Низкий поклон

Конечно, мы все же кое-что помним из слышанного в ходе семейных застолий по различным поводам, ведь все разговоры взрослых тогда сводились к недавно завершившейся войне. Звучали песни, в которых были и тоска, и нежность, надежда и вера. Все это откладывалось в памяти, рождало эмоции, но не помню, чтобы задавала вопросы взрослым о пережитом ими в годы военного лихолетья. Да и, взрослея, все эти разговоры как бы откладывала на потом. И вот теперь пытаюсь собрать осколки своей памяти, как пазлы, во что-то цельное.

Бабушка

С ней мы, трое ее внуков от младшего сына, проводили в раннем детстве большую часть времени. В сельский детский сад, который в послевоенном Позднякове имелся, отправляли по утрам только тех, за кем некому было присмотреть, пока родители заняты колхозными делами. Дарья Васильевна Кондакова тогда уже не работала в колхозе, зато пекла для нас вкуснейшие колабашки, лепешки, пироги с калиной или грибами. В ее огромном, как тогда казалось, сундуке хранились удивительные вещи. Например, было два платка – тончайших, с немыслимыми узорами, а еще шкатулка, которую она звала ставком, расписанная сюжетами из заморской жизни. Это все, что осталось у нее в память о муже, нашем покойном уже тогда дедушке Федоре Осиповиче, который и привозил ей такие подарки из Астрахани, где до революции 1917 года состоял приказчиком у купца из Персии. Жена оставалась на хозяйстве в Позднякове, ей помогали старшие дети – Елена и Василий. Был дед человеком трезвым, предприимчивым. В конце огорода на склоне горы был у него маленький «заводик» по изготовлению кирпича, благо песка, глины и соломы хватало. Определенное количество своих изделий ежегодно изготавливалось им на продажу. В большом бабушкином сундуке был и маленький, деревянный, который она запирала на ключик. С ним дед отправлялся в свое время в Астрахань. Перед тем, как откинуть крышку, бабушка неизменно замирала, крестилась. Внутри сундучок был обклеен яркими картинками с портретами последнего царя и членов его семьи. Но не это было главным, а бумажный треугольник – письмо с фронта от старшего сына. Последнее, из Крыма, он просит простить его за то, что редко приезжал к ней, матери.

Василий Федорович призывался на фронт из Астрахани, где жил с семьей до войны, работал в рыбнадзоре. Пропал без вести, защищая Крым. Письмо от него бабушка вынимала редко, ведь она и так помнила его наизусть. Горькая память хранила и образ внука Алексея, сына дочери, погибшего в танке в ходе боев на Орловско-Курской дуге. Оплакивая обоих, бабушка причитала: «И никто на могилках их не поплачет…».

Помню, сидим с ней на пригорке. Перед нами – панорама заливных лугов, которые тянутся до Оки. На них, ближе к селу – три куртины, заросшие соснами, три поляны, как их издавна называют: Маленькая, Средняя и Большая – по мере удаленности от села. Бабушка рассказывает, как рыли на них окопы, а также на въезде в село со стороны Покрова. (Следы от окопов сохранились до сих пор.) Как весь народ бежал с горы, прятался в высокую луговую траву, заслышав приближение вражеских бомбардировщиков, каждый день летавших на Горький.

Отец

Перед войной Сергей, младший сын бабушки, наш будущий отец, отслужил в армии (в кадровой, как он говорил), приобрел в г. Горький профессию помощника машиниста паровоза, но по семейным обстоятельствам вернулся на родину, работал на одном из предприятий г. Муром. Был комсомольцем, спортсменом-лыжником, и когда началась война с Финляндией, ушел на нее добровольцем. У нас долго хранился белый капюшон на заячьем меху с красной звездочкой – память о том, как, сливаясь в своем белом одеянии со снегом, бойцы часами выслеживали финских снайперов. За участие в боевых действиях отец был отмечен отрезом на костюм и путевкой в один из крымских санаториев. Помню фото, где он, высокий, в элегантном костюме, в окружении модно одетых в белое женщин на фоне Воронцовского дворца в Алупке. Отец всегда был в центре внимания: играл на гитаре и обладал прекрасным тенором, а еще – чувством юмора, был хорошим рассказчиком.

Когда началась война с немцами, отца направили на курсы саперов, и воевал он в этом качестве в составе Второго Украинского фронта, освобождал Украину, прошел с боями через Молдавию и Румынию, в Венгрии был тяжело ранен летом 1944 года. А в начале войны выходил из окружения в районе Пинских болот. Уставшие, голодные, шли, порой засыпая на ходу. Отец рассказывал, как однажды заснувшая на ходу цепочка бойцов вышла на край ложбины – на запах варившегося обеда, от которого и очнулись, обнаружив расположившихся у костерка нескольких фрицев. Для тех явление наших солдат тоже было неожиданным, и они не сделали вслед им ни одного выстрела. И такое бывало…

Потом, уже идя в наступление в составе Фронта, отец минировал и обезвреживал от мин территории, восстанавливал разрушенные переправы, ходил в атаку и разведку. А в походном вещмешке росла стопка небольшого формата бумажных листочков – Благодарностей бойцам лично от тов. Сталина за взятые населенные пункты. «За Родину, за Сталина» – с этим шли они в бой, и поэтому так болезненно отец воспринял разоблачение культа личности вождя. Хрущева за это невзлюбил. Я помню, как сидел он у приемника, слушал Хрущева и крыл его последними словами.

Кстати, в памяти сохранился и день, когда узнали о смерти Сталина. Как раз сестры мамины помогали ей мыть избу перед Пасхой, и вдруг кто-то пришел и что-то им сказал, и вчетвером сели они на лавку, залились слезами, повторяя: «Как же мы теперь без него будем жить». Чудным все это казалось!

Первую медаль «За отвагу» отец получил в августе 1943 года за выполнение задания по разведке переднего края обороны противника в районе Полново‑Селигер. В наградном документе записано: «… ефрейтор Кондаков Сергей Федорович… проявил себя исключительно смелым, находчивым, обладающим большим хладнокровием. Несмотря на исключительно сложную обстановку, тов. Кондаков под покровом ночи подошел к переднему краю, установил наличие огневых точек, конструкцию, сектор обстрела, места проволочных и минных заграждений, нанес их на карту, что дало возможность нашим войскам уничтожить гарнизон противника. Тов. Кондаков был ранен в 1941 году в районе В. Марёво при взятии этого пункта. Достоин правительственной награды – медали «За отвагу».

Вторую награду он получил в том же году в ходе очередной наступательной операции. Вот строки из наградного документа:

«В ночь с 7.10 на 8.10.43 г. ефрейтор Кондаков получил приказ переправить на правый берег р.Днепр: пехоту в количестве 1‑й роты, противотанковую батарею и боеприпасы 26 ящиков. Из-за сильного пулеметно-минометного огня была выведена из строя одна лодка парома тов. Кондакова. Тов. Кондаков находился в воде более трех часов, лодка была заменена. Несмотря ни на какие трудности, тов. Кондаков боевой приказ выполнил в указанное время.

За хорошую работу при выполнении боевого задания, за смелость и решительность тов. Кондаков достоин правитель­ственной награды, медали «За отвагу».

Отец говорил, что на фронте бывало и страшно, и просто тяжело. Однажды получили приказ в составе небольшой группы бойцов произвести ночью разминирование значительного участка минного поля прямо под носом у врага, чтобы с рассветом наши войска пошли здесь в наступление. Как он рассказывал, возможность подорваться на мине и нарушить тишину, а значит, сорвать наступление, исключалась. А это не просто в полной темноте выполнять такую работу. Выполнили!

Последнее ранение у отца было очень кровопролитным. Рассказывал, как приходилось кружками пить теплую бычью кровь. Большой палец на одной из ног от попадания в него осколка снаряда завернулся спиралью. Так и ходил потом, слегка прихрамывая. Работал в колхозе до 70 лет. Злой, как говорили про него, был на любую работу. В основном плотничал. Сколько построил всего вместе с коллективом строительной бригады, которую возглавлял Владимир Андреевич Шепелев. Была фотография, где члены бригады, устроив перекур, внимают рассказу о чем-то устроившегося в центре группы, как Василий Теркин на известной картине, отца. По лицам, отражающим эмоции слушателей, можно догадаться: очень интересный рассказ и, похоже, юморной. Думаю, что-нибудь из собственной жизни, а, может, о войне? Даже рассказывая о трудных фронтовых дорогах, он отыскивал в памяти много забавного. Любил ездить в санатории, где с удоволь­ствием общался с такими же инвалидами войны, как сам. На лавочку у дома, где последние годы коротал время в хорошую погоду, к нему подсаживались все, кто проходил мимо. Часто – отцы моих подруг, тоже воевавшие. Алексей Яковлевич Шмелев – участник Сталинградской битвы, Борис Семенович Марахтанов – защитник Ленинграда. Приходили и мужики, пациенты стационара Поздняковской больницы – жители соседних и дальних селений.

Общения отцу хватало. А однажды получил письмо от фронтового друга. Жалею, что не сохранилась эта переписка, и не помню имя славшего отцу те пухлые конверты. В них – подробные рассказы о том, как живется бывшему фронтовику, а в мирной жизни агроному, на родной Украине. Как все переменилось, но забыть славное прошлое он не может и не хочет. Потом писать в Россию он перестал. Ответа на последнее письмо отец не дождался. А из первого я запомнила вот это: «Как я рад, что ты живой, Серега! Помнишь, как ты шуткой подбадривал нас, когда было не до смеха? Как нас забрасывали цветами в Румынии? А кто-то, показывая на тебя, кричал: «Румын! Румын!» У отца действительно во внешности просматривался южный тип. В него уродился только мой покойный уже младший брат Владимир. Может, поэтому его называли на селе Грузином? Раньше у многих были прозвища, ведь однофамильцев было полно. Был у нас, кстати, даже свой Н. В. Гоголь.

Отец был жизнелюбом, мечтал побывать в Самарканде, Бухаре. Любил фильмы и песни индийские. Помню, пел Аршина-Малалана, и очень хотелось ему в Астрахань, где жила семья его старшего брата. В начале 1950‑х он бывал там ежегодно, вместе с другими поздняковцами ездил на осеннюю путину, на один из рыб­плавзаводов, где занимались они засолкой рыбы. Довелось в детстве попробовать и осетра вяленого, и икры, и воблы, и залома, и… рыбьего жира!

Астрахань, Каспий – это для отца было дорогое. Уже тяжело больной, вспоминал, как брат взял однажды его, подростка, в морской вояж на моторке на место расстрела 26 бакинских комиссаров. Подробно вспоминал. И было очень интересно его слушать, хоть и сдерживая слезы. Вечная ему память, дорогому отцу, защитнику Отечества.

Мама

Даю себе зарок изготовить для внуков, принимающих участие в шествии Бессмертного полка на 9 Мая, и ее портрет, их бабушки Валентины Михайловны Кондаковой. Мама выросла в многодетной семье. Ее мать, Екатерина Сергеевна, умерла молодой, родив последнюю из пяти дочек – Надежду. Грудничка пришлось отдать на попечение дедушкиной сестре Василисе. На фронт ушел муж старшей маминой сестры – Натальи. И не вернулся, оставив ее вдовой с тремя детьми. Призвали и парня, с которым встречалась мама. Он умер в госпитале от ран.

На фото ей уже за двадцать. С подругами рыла окопы, расчищала территорию под военный аэродром близ Саваслейки. Она рассказывала, как не хотелось рано вставать, но надо было успевать к началу работы. Зимой их возил конюх дядя Семен Марахтанов. Однажды возвращались с ним вдвоем. Было очень холодно. Мама спрыгнула на дорогу, чтобы согреться, а дядя Семен, не заметив, хлестнул лошадь вожжами, и сани понеслись – не догнать. Кричит Валюха, а возница не слышит за воем ветра, да еще и волчьего – из леса. Испугалась, ведь саней вскоре и след простыл. Потом сквозь слезы увидела – возвращается дядя Семен, заметил пропажу. Ох и ругал он ее! Однажды встретилась с волком в лесу, куда поехала за дровами одна.

Ее отец, а мой дед Михаил Никитович Воробьев, не воевал и по возрасту, и по семейному положению, и по необходимости своего присутствия в колхозном хозяйстве. Был он настоящий красавец, очень похож на него его внук от младшей дочери – Александр Ляхин. Кстати, вместе с братом Сергеем они отыскали на кладбище место захоронения деда и бабушки, обихаживают его, за что наша большая им благодарность. Молодцы!

После смерти жены претендентки на свято, как говорится, место были, но, как он считал, матери его детям никто не заменит. И дочери очень любили его и почитали, как и мы, его внуки. Он и куклу сошьет, и чем-нибудь вкусненьким угостит, и заступится, когда набедокуришь, и приглядит за малышней. Но это потом. А для колхоза он всегда был необходим – умел мастерить и ремонтировать сани и телеги. Возле дома у него этого добра всегда было много.

К талантам деда надо добавить его умение плести короба, туеса, набирки, лапти и многое другое из лыка. У нас его изделия были и береглись. Еще обладал он каллиграфическим почерком, хорошо рисовал.

Интересно, что семьи обоих моих дедов жили рядом – на одном пригорке, но потом дед Федор свой дом разобрал и перевез под д.Петряево, где участвовал в создании коммуны. Хотя это уже совсем другая история.

Мне всегда было жалко маму. Небольшого роста, очень чуткая, деликатная. Ей иногда трудно приходилось со вспыльчивым, но, правда, отходчивым мужем, тремя детьми и изнурительной работой в колхозе, в домашнем хозяйстве. Мы, конечно, помогали, как могли. С этим было строго, но все равно утомлялась она сильно. Помню, вечерами рано засыпала, накормив нас ужином. А отец, особенно зимой, собирал нас у железной печки и читал вслух. Целые романы. Помню, «Кавалера Золотой Звезды» Семена Бабаевского читал и комментировал, мол, где это только такой колхоз нашли? Ну не колхоз, а рай какой-то!

Сколько всего он нам прочел! И мама читала. Из любимых в последние ее годы были повести Валентина Распутина. Спасибо дорогим нашим родителям за то, что приобщили нас к литературе! Низкий поклон и память поколению наших дедушек и бабушек, отцов и матерей!